ВсеХВОСТЫ.RU

Яшка



Учебно-егерский пункт в Мытищах,

В еловой роще, не виден глазу.

И все же долго его не ищут.

Едва лишь спросишь - покажут сразу.



Еще бы! Ведь там не тихие пташки,

Тут место веселое, даже слишком.

Здесь травят сoбак на косматого мишку

И на лису - глазастого Яшку.



Их кормят и держат отнюдь не зря,

На них тренируют охотничьих псов,

Они, как здесь острят егеря,-

"Учебные шкуры" для их зубов!



Ночь для Яшки всего дороже:

В сарае тихо, покой и жизнь...

Он может вздремнуть, подкрепиться может,

Он знает, что ночью не потревожат,

А солнце встанет - тогда держись!



Егерь лапищей Яшку сгребет

И вынесет на заре из сарая,

Туда, где толпа возбужденно ждет

И рвутся собаки, визжа и лая.



Брошенный в нору, Яшка сжимается.

Слыша, как рядом, у двух ракит,

Лайки, рыча, на медведя кидаются,

А он, сопя, от них отбивается

И только цепью своей гремит.



И все же, все же ему, косолапому,

Полегче. Ведь - силища... Отмахнется...

Яшка в глину уперся лапами

И весь подобрался: сейчас начнется.



И впрямь: уж галдят, окружая нору,

Мужчины и дамы в плащах и шляпах,

Дети при мамах, дети при папах,

А с ними, лисий учуя запах,

Фоксы и таксы - рычащей сворой.



Лихие "охотники" и "охотницы",

Ружья-то в руках не державшие даже,

О песьем дипломе сейчас заботятся,

Орут и азартно зонтами машут.



Интеллигентные вроде люди!

Ну где же облик ваш человечий?

- Поставят "четверку",- слышатся речи,

Если пес лису покалечит.

- А если задушит, "пятерка" будет!



Двадцать собак и хозяев двадцать

Рвутся в азарте и дышат тяжко.

И все они, все они - двадцать и двадцать -

На одного небольшого Яшку!



Собаки? Собаки не виноваты!

Здесь люди... А впрочем, какие люди?!

И Яшка стоит, как стоят солдаты,

Он знает: пощады не жди. Не будет!



Одна за другой вползают собаки,

Одна за другой, одна за другой...

И Яшка катается с ними в драке,

Израненный, вновь встречает атаки

И бьется отчаянно, как герой!



А сверху, через стеклянную крышу,-

Десятки пылающих лиц и глаз,

Как в Древнем Риме, страстями дышат:

- Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!



Ну, кажется, все... Доконали вроде!..

И тут звенящий мальчиший крик:

- Не смейте! Хватит! Назад, уроды!-

И хохот: - Видать, сробел ученик!



Егерь Яшкину шею потрогал,

Смыл кровь...- Вроде дышит еще - молодец!

Предшественник твой протянул немного.

Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!



День помутневший в овраг сползает.

Небо зажглось светляками ночными,

Они надо всеми равно сияют,

Над добрыми душами и над злыми...



Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда,

Где в старом сарае, при егерском доме,

Маленький Яшка спит на соломе,

Весь в шрамах от носа и до хвоста.



Ночь для Яшки всего дороже:

Он может двигаться, есть, дремать,

Он знает, что ночью не потревожат,

А утро придет, не прийти не может,

Но лучше про утро не вспоминать!



Все будет снова - и лай и топот,

И деться некуда - стой! Дерись!

Пока однажды под свист и гогот

Не оборвется Яшкина жизнь.



Сейчас он дремлет, глуша тоску...

Он - зверь. А звери не просят пощады...

Я знаю: браниться нельзя, не надо,

Но тут, хоть режьте меня, не могу!



И тем, кто забыл гуманность людей,

Кричу я, исполненный острой горечи:

- Довольно калечить души детей!

Не смейте мучить животных, сволочи!





Эдуард Асадов

Тот же автор:

СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ



Хозяин погладил рукою

Лохматую рыжую спину:

- Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,

Но все же тебя я покину.



Швырнул под скамейку ошейник

И скрылся под гулким навесом,

Где пестрый людской муравейник

Вливался в вагоны экспресса.



Собака не взвыла ни разу.

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.



Старик у вокзального входа

Сказал:- Что? Оставлен, бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы...

А то ведь простая дворняга!



Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть мочи,

На месте, как бык, потоптался

И ринулся в непогодь ночи.



В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали...

Тут, видно, о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали.



Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим светом

Собака бежит задыхаясь!



Споткнувшись, кидается снова,

В кровь лапы о камни разбиты,

Что выпрыгнуть сердце готово

Наружу из пасти раскрытой!



Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело,

И, стукнувшись лбом о перила,

Собака под мост полетела...



Труп волны снесли под коряги...

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело дворняги,

А сердце - чистейшей породы!

блин, аж слезы навернулись, такие трогательные стихи

еще Эдуард Асадов



Льды всё туже сжимают круг,

Весь экипаж по тревоге собран.

Словно от чьх-то гигантских рук

Трещат парохода стальные рёбра.



Воет пурга среди колких льдов,

Злая усмешка слышится в голосе:

-Ну что, капитан Георгий Седов,

Кончил отныне мечтать о полюсе?



Зря она, старая, глотку рвёт,

Неужто и вправду ей непонятно,

Что раньше растает полярный лёд,

Чем лейтенант повернёт обратно!



Команда - к Таймыру, назад, гуськом!

А он оставит лишь компас, карты,

Двух добровольцев, верёвку, нарты И к полюсу дальше пойдёт пешком!



Фрам – капитанский косматый пёс, Идти с командой назад не согласен.

Где быть ему? Это смешной вопрос! Он даже с презреньем наморщил нос,

Ему – то вопрос абсолютно ясен!



Встал впереди на привычном месте

И на хозяина так взглянул,

Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:

-Ладно, чего уж… вместе так вместе!



Одежда твердеет, как жесть под ветром,

А мгла не шутит, а холод жжёт,

И надо не девять взять километров,

Не девяносто, а девятьсот!



Но если на трудной стоишь дороге

И светит мечта тебе, как звезда,

То ты ни трусости, ни тревоги

Не выберешь в спутники никогда!



Вперёд, вперёд по торосистым льдам!

От стужи хрипит глуховатый голос.

Седов ещё шутит: - Ну что, брат Фрам,

Отыщешь по нюху Северный полюс?



Черную шерсть опушил мороз,

Но Фрам ничего – моряк не скулящий.

И пусть он всего лишь навсего пёс –

Он путешественник настоящий!



Снова медведем метёт пурга,

Пища – худое подобье рыбы.

Седов бы любого сломал врага:

И холод, и голод. Но вот цинга…

И ноги, распухшие, точно глыбы…



Матрос, расстроенно – озабочен,

Сказал: - Не стряслось бы какой беды.

Путь ещё дальний, а вы не очень…

А полюс… Да бог с ним! Ведь там, между прочим,

Всё то же: ни крыши и ни еды…



Добрый, но, право, смешной народ!

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает лёд,

Чем капитан повернёт обратно!



И, лёжа на нартах, он всё в метель,

Сверяясь с картой, смотрел упрямо,

Смотрел и щурился, как в прицел,

Как будто бы видел во мраке цель,

Там, впереди, меж ушами Фрама.



Солнце всё ниже… Мигнуло – и прочь…

Пожалуй, шансов уже никаких.

Над головой полярная ночь,

И в сутки по рыбине на двоих…



Полюс по – прежнему впереди.

Седов приподнялся над изголовьем:

-Кажется, баста! Конец пути…

Эх, я бы добрался, сумел дойти,

Когда б на недельку ещё здоровья…



Месяц жёлтым горел огнём,

Будто маяк в огне океана.

Боцман лоб осенил крестом:

Ну, вот и нет у нас капитана!



Последний и вечный его покой:

Холм изо льда под салют прощальный,

При свете месяца как хрустальный,

Зеленоватый и голубой….



Молча в обратный путь собрались

Горько, но надо спешить, однако.

Боцман льдинку смахнув с ресниц,

Сказал чуть слышно: - Пошли, сoбака!



И дома дела, и семейства ждут,

У Фрама же нет ничего дороже,

Чем друг, что навеки остался тут.

И люди напрасно его зовут:

Фрам уйти от него не может!



Снова кричат ему, странный народ,

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает полярный лёд,

Чем Фрам хоть на шаг повернёт обратно!



Взобрался на холм, заскользив отчаянно,

Улёгся и замер там, недвижим,

Как будто бы телом хотел своим

Ещё отогреть своего хозяина.



Шаги умолкли. И лишь мороз.

Да ветер, в смятенье, притихший рядом,

Видели, как костенеющий пёс

Свою последнюю службу нёс,

Уставясь в сумрак стеклянным взглядом.



Льдина кружится, кружат года,

Кружатся звёзды над облаками…

И внукам бессоннейшими ночами,

Быть может, увидится иногда,

Как медленно к солнцу плывут из мрака:

Герой, чьё имя хранит народ,

И Фрам – замечательная собака,

Как чёрный памятник, вросшая в лёд!

Дачники

1





Брызгая лужами у ворот,

Ветер мчит босиком по улице.

Пригорок, как выгнувший спину кот,

Под солнцем в сонной дремоте щурится.



Радость взрослых и детворы!

Долой все задачи и все задачники!

Да здравствуют лодки, грибы, костры!

И вот из города, из жары

С шумом и грохотом едут дачники.



Родители любят своих ребят

И, чтобы глаза малышей блестели,

Дарят им кошек, птенцов, щенят,

Пускай заботятся и растят.

Хорошему учатся с колыбели!



И тащат щенята с ранней зари

С хозяев маленьких одеяла.

Весь день раздается: - Служи! Замри! -

Нет, право же, что там ни говори,

А добрых людей на земле немало!



2





Ветер колючий листву сечет

И, по-разбойничьи воя, кружит.

Хлопья седые швыряет в лужи

И превращает их в ломкий лед.



Сады, нахохлившись, засыпают,

В тучи закутался небосклон.

С грохотом дачники уезжают,

Машины, простудно сопя, чихают

И рвутся выбраться на бетон.



И слышат только седые тучи

Да с крыш галдящее воронье,

Как жалобно воет, скулит, мяучит

На дачах брошенное зверье.



Откуда им, кинутым, нынче знать,

Что в час, когда месяц блеснет в окошке

(Должны же ведь дети спокойно спать!),

Родители будут бесстыдно лгать

О славной судьбе их щенка иль кошки.



Что ж, поиграли - и с глаз долой!

Кончилось лето, и кончились чувства.

Бездумно меняться вот так душой -

Непостижимейшее искусство!



А впрочем, "звери" и не поймут,

Сердца их все с тою же верой бьются.

Они на крылечках сидят и ждут

И верят, глупые, что дождутся...



И падает, падает до зари,

Как саван, снежное покрывало...

Конечно же, что там ни говори,

А "добрых" людей на земле немало!

Вечное заключение

За кровь, за тягчайшие преступления

Во многих странах с древнейших пор

Осужденным выносится приговор:

"Пожизненно. Вечное заключение!"



Рассудком многие соглашаются;

- Конечно, убийца - не человек! -

А сердцем все-таки ужасаются:

- Ведь жуткое дело: тюрьма - навек!



Проснулся и видишь: черно и четко

На фоне неба без чувств и слов

Неколебимо стоит решетка -

И так до последних твоих часов!



Все верно. Но где наши все сомненья,

Когда вдруг нарядную детвору

Ведем мы в ближайшее воскресенье

В зверинец на шумное развлеченье,

Плотно заправившись поутру?!



Как славно веселой шагать походкой,

Дорожки знакомы, не в первый раз!

А слева и справа - одни решетки,

Дорожки опять и опять решетки

И сотни безмолвных зверячьих глаз...



И, если лукавство отбросить прочь,

Нетрудно сказать, расставляя точки:

Что клетки - такие же одиночки,

Вот именно - камеры-одиночки,

Где мучатся звери и день и ночь.



А нам зачастую и невдомек,

Что вот оно - "вечное заключение".

Причем без малейшего преступления,

Откуда дорога лишь под "бугорок".



Нет, люди! Чтоб мир был не так суров

И стали сердечней у нас наследники,

Да здравствуют добрые заповедники,

Без всяких решеток и без замков!



А душам, где холод не так и редок,

Пускай же приснятся во сне не раз

Десятки безмолвных зверячьих глаз,

Глядящих с укором сквозь прутья клеток.

Медвежонок

Беспощадный выстрел был и меткий.

Мать осела, зарычав негромко,

Боль, веревки, скрип телеги, клетка...

Все как страшный сон для медвежонка...



Город суетливый, непонятный,

Зоопарк - зеленая тюрьма,

Публика снует туда-обратно,

За оградой высятся дома...



Солнца блеск, смеющиеся губы,

Возгласы, катанье на лошадке,

Сбросить бы свою медвежью шубу

И бежать в тайгу во все лопатки!



Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,

И заныло сердце медвежонка,

Носом, словно мокрая клеенка,

Он, сопя, обнюхивал углы.



Если в клетку из тайги попасть,

Как тесна и как противна клетка!

Медвежонок грыз стальную сетку

И до крови расцарапал пасть.



Боль, обида - все смешалось в сердце.

Он, рыча, корябал доски пола,

Бил с размаху лапой в стены, дверцу

Под нестройный гул толпы веселой.



Кто-то произнес: - Глядите в оба!

Надо стать подальше, полукругом.

Невелик еще, а сколько злобы!

Ишь, какая лютая зверюга!



Силищи да ярости в нем сколько,

Попадись-ка в лапы - разорвет! -

А "зверюге" надо было только

С плачем ткнуться матери в живот.

Отмечусь @@@

Вот читаю такие стихи и мне пореветь хоцца

изревелась не могу