|
КОШКА СКРЯБИН И ДРУГИЕ
Как Серафим женился
Ветеринар Серафим – мы его зовем Фимой – наш сосед. Мы все души в нем не чаем. Он-то вообще-то кинолог, то есть специалист по собакам, но, как легендарный доктор Айболит, лечит и наших кошек, и попугая, и кролика Петровича, и других людей нашей семьи. Например, недавно он делал мне уколы, потому что я кашляла. И когда я вскрикивала от боли, он в ответ командным голосом рявкал: «Фу! Сидеть!» А когда я разрешила Фиме осмотреть мое горло, он по привычке в знак поощрения закинул мне в рот кусок собачьего печенья в виде косточки, которым полны его карманы. За то, что я его, нашего уважаемого доктора, не укусила.
Ветеринар – профессия сейчас очень популярная. Фима всегда много работал и соответственно много зарабатывал. И у него все было хорошо. Только с личной жизнью у Фимочки было плохо. Нет, ну сами посудите: приходит к нему в гости девушка, нарядная, в туфельках на шпильках… А ведь издалека Фимин дом производит неизгладимое впечатление – прекрасный коттедж, лужайка, фонтанчики, бассейн… «Ах-ах», – думает девушка. «Ну-ну», – думаем мы. Ведут гостью через большой двор, и ее облаивают со всех сторон две огромные собаки и целая гроздь маленьких. Мол, че пришла? Еще и с пустыми руками!.. Ну ладно, дальше. «Ах-ах» сменяется на «ой-ой» и «ф-ф-фу-у-у-у-у» – вступила туфелькой там во что-то в траве. Фима извиняется, усаживает гостью в глубокое мягкое кресло в гостиной и просит подождать, пока он туфельку вымоет и вытрет… Ладно. Садится поглубже, оглядывается. И тут к ней на колени, на ее розовое платье, бесшумно и нагло взлетает истинное чудовище – голый котик Мустафа и очень не по-нашему – не мило и скромно, а оглушительно и беспардонно – начинает трещать и исступленно топтаться, выпуская коготки. (Голый – в смысле совсем без шерсти, сфинкс.) А другому голому котику Абдулле в это время обидно, почему Мустафа один развалился на коленках красавицы и ей песенки поет про черные глаза, такая девушка-цветок, да продлит Аллах дни ее жизни, пусть бы уже поселилась тут и давала бы еды побольше, а не как Серафим, взвешивая чуть-чуть на весах, жадный шайтан, э! И в надежде получить и свою долю благ Абдулла тоже ползком-ползком, аккуратно ставя лапочки, передвигаясь медленно по сантиметру, в мелких там и сям кустиках волосков, морщинистый и длинный, с крысиным хвостиком, тоже заползает к девушке на ручки. А потом и шотландский вислоухий бархатный, но строгий котик Сидни степенно вскакивает и рычит ревниво, мол, брысь, периферия, понаехали, панимаэшь, – ступить некуда. А ну-ка пхшхэ-э-э-э-эш-ш-ш-шли во-о-он отсюу-у-у-у-удова!!! Словом, мало того, что девушка, видимо, не очень любит всяких котиков, тем более таких экзотических, и уже откинулась на спинку кресла, и зажмурилась, и руки в отвращении подняла вверх, и поскуливает, так у нее еще на личных ее коленках эти самые трое иноземцев, двое из которых худые и противные, похожие на червяков, а один толстый, с пришитыми к голове ушами, тяжелый и мордатый, устроили потасовку с шипением и воем. Драка привлекает внимание сибирской белки Сократа. Он выбирается из клетки, усаживается девушке на плечо и как заправский болельщик азартно верещит, стрекочет и подначивает: «Давай, бей! Бей справа, я тебе говорю!..» И при этом держит в лапах и обгрызает кусок тыквы, оставляя на платье гостьи яркие развесистые следы своей здоровой жизнедеятельности. Визг девушки, вой котов и стрекотанье белки привлекают внимание двух австралийских попугаев – розелл. Они, как две носатые сутулые престарелые матроны-сплетницы в облезших перьях, усаживаются напротив на спинку другого кресла, как в партер театра (а иногда и прямо на прическу девушке), чтобы азартно понаблюдать, как в этот раз выкрутится новая гостья.
Из-под дивана на суету вылезает сонный индонезийский варан Юрик и недоуменно, но порицающе глядит своими крокодильими едкими глазами, медленно перебирая чешуйчатыми когтистыми лапами и плотоядно водя острым длинным языком.
А однажды Серафим отобрал у уличных бармалеев-фотографов умирающего хамелеона. И когда вылечил его и поставил на ноги, верней, на лапы, то и Мадагаскарский – так его назвали по месту рождения – не брезговал являться на смотрины, пристраиваться к котам и принимать цвет девушкиного платья.
Словом, когда Фимочка как принц входил в комнату с отмытой туфелькой, девушка уже мечтала оказаться где-нибудь подальше и брезгливо попискивала и постанывала:
– Уб-ри… уб-ри это все с меняа-а-а-а… Фу-у, гадость!..
Фима аккуратно, не торопясь, чтобы не испугать животных, обирал с гостьи котиков, белку, попугаев, хамелеона, уносил на балкон Юрика-варана. А девушка вскакивала и неслась к воротам. И Фима уже ей вслед заботливо кричал:
– Осторожно ступай!!! Там Левочка! Ты что, не видишь?!
– Какой еще Левочка?!
– Полоз! Зме-е-е-ейка…
Полутораметровый, напуганный топотом девушки Левочка, сиротливо всхлипывая, обвивал хвостом Фимину руку и прижимался желтым животом к груди хозяина, ища утешения и приговаривая, что он занесен в Красную книгу государства Казахстан, а к нему тут с таким неуважением, чуть не затоптали. Черепахи же Фимины никогда не успевали на скандал и путались под ногами девушки – только уже у самой калитки.
Минимум раз в месяц соседи нашего квартала наблюдали картину побега очередной Золушки из дворца. У нас в семье даже игра такая была.
Смотрим, из-за поворота появляется Фимкина машина – он галантно открывает перед очередной претенденткой дверцу, подает руку, сначала показывается ножка, потом вся прелестница, входят во двор, дальше нам не видно и не слышно. И, продолжая глядеть в окно, мой сын начинает тихонько:
– Бом-м-м-м! Собаки… Бом-м-м! Коты… Бом-м-м! Попугаи, Сократ… Бом-м-м! Юрочка пошел и… р-р-раз – Левочкин выход!
На Левочке – самое позднее минут через семь – красотка с причитаниями и проклятиями вылетает из Фимкиного двора и несется вниз по холму, подальше от этого чокнутого ветеринара и его зоопарка.
У нас у всех сложилось впечатление, что Фимкины питомцы специально испытывают будущую Фимочкину невесту. Мало того что она должна нравиться Фиме, главное – она должна понравиться им. И только с их согласия в дом сможет войти и жить женщина.
Кто-то ему посоветовал – а если точнее, то мы, – чтобы он девушку к себе сразу не вел, а готовил постепенно… Ну в ресторан там, на дискотеку… А лучше, чтоб вначале вообще позвал ее куда-нибудь к морю или в горы – поухаживать красиво, а главное, узнать ее получше и намекнуть, мол, что он не один живет, а с… ну, родственниками… Нет, не с мамой-папой, но тоже с очень близкими и родными…
И весной Фима вдруг встретил Наденьку, ну прелесть, ну умница что за девушка. Мы просто дыхание все затаили – так нам хотелось, чтобы Наденька за нашего Фиму замуж вышла.
Ну, для начала, после знакомства, ухаживаний, театра и нескольких ночных клубов, он, чтобы подтвердить серьезность намерений, пригласил Наденьку отдохнуть в Турцию. Там, в шикарном турецком отеле, он собирался открыть Наденьке правду о своей профессии и о тех, с кем ей предстоит жить. И в случае ее благорасположения предложить руку и сердце.
Он оставил свою усадьбу на нас, таких же любителей хвостатых, пернатых, тепло– и холоднокровных, и отправился устраивать наконец свою личную жизнь.
И в его отсутствие у нас, конечно, случилось.
Когда как-то утром я пришла покормить все Фимкино семейство, убрать за ними и выгулять собак, прямо с неба на меня свалилось нечто маленькое и пушистое. А именно – птенец. И свалилось прямо к моим ногам. К ногам, у которых как раз кружили все Фимкины кошки, собаки, земноводные и смешливая белка Сократ.
Гнезда его мы найти не смогли, а если бы посадили на дерево, он бы опять грохнулся, и вряд ли опять так удачно. Сначала я его подпихивала легонько: а вдруг полетит? Но он величаво и нахально развалился на моей ладони и улетать никуда не собирался. Собственно, это и неудивительно. Он уже прилетел, куда ему надо: скорей всего, ему рассказали, что есть такой Серафим, который подбирает всех маленьких потерявшихся зверей и птичек. Подбирает и с радостью набрасывается на нового питомца – выхаживает, кормит, поит, воспитывает, дает обязательное начальное образование, обучает музыке, языкам, ОБЖД, то есть основам безопасности жизнедеятельности, и уже потом как получится. Или отдает в хорошие руки таких же сумасшедших, или выпускает в жизнь, или – что чаще всего – оставляет у себя.
Короче, мы поселили птичку в запасную клетку. У Фимочки всегда есть запасная клетка для тех, кто грохнется на его голову.
Птенец, как выяснилось, повредил ногу. Мы наложили ему шинку, и он освоился очень быстро – побегал по клетке, подбрасывая, как Гердт-Паниковский ногу, рассыпал и разлил все, что ему было предложено, но ни есть, ни пить не стал. Мы порылись в Интернете, но, не получив внятных инструкций от Гугла, стали звонить Фимочке на мобильный. Причем я включила спикер, чтобы всем нашим было слышно.
Он, видимо, уже выходил с Наденькой на пляж, но встревожился и сразу задал вопрос:
– Ну? И какой оно национальности?
– Воробей, дядя Фима, – уверенно ответила дочка Лина.
– Дрозд, дядя Фима, – возразил сын Даня.
– Птеродактиль, Фимочка, – предположила я.
– Птица, – уточнил муж Аркаша.
– Цурес, – мрачно подытожил Фимочка. – Рассказывайте!..
Видимо, Наденька все же затащила Фиму на пляж, и долго он говорить или расспрашивать не мог – были слышны смех, визг, восточная музыка и шум волн. Фима стеснялся Наденьки, но, прикрывая трубку ладонью, шепотом посоветовал перемолоть на кофемолке птичий корм нашего попугая и разбавить его детской молочной смесью. Давать из пипетки.
Все мы сделали, как доктор прописал, но птенец, хоть и орал: «Чив! Чив!» – мол, есть хочу, от предложенного клюв воротил, и вид у него был недовольный. Мол, я у маменьки с папенькой с серебра едал, а на такое даже и не глядел.
Надо сказать, что в связи с появлением Доходяги – так мы его сразу назвали – во вверенном нам Фимкином ковчеге начался переполох. Все Фимины дети разных народов собрались, слетелись и сползлись знакомиться с новым питомцем дома.
Попугаи ревниво скандалили: «Взяли! Нахлебника! Где вы его нашли! Говорили мы вам, не подбирайте с земли что попало!»
Коты не кричали, они, чинно рассевшись у наших ног, повязали на шеи салфетки, нетерпеливо потирали лапы, облизывались, переглядывались и цыкали зубами. Собаки во дворе сплетничали, мол, видал, притащили… Ну ва-а-аще! Сам хромой, клюв огромный, смотрит волком! Но ничего, хозяин приедет, он им даст!
То есть сидят все во дворе, хохочут над нами.
А мы у клетки столпились, совещаемся – что делать. Доходяга на одной ноге стоит, валится на бок и орет. И не ест. День мучились, ну что было делать – позвонили опять Фиме. Тот как раз только-только с Надей на ужин в ресторан вошел. А там – отель хоть и не пять звезд, но не меньше четырех точно (я ж говорю, Фимка с серьезными намерениями поехал), и в нем все наши живут. А у Фимки как раз последний вечер. Так что сегодня – или никогда. И вот растерянный, но очень нарядный Фима усажен с Надей за отдельный столик. Коробочка бархатная с колечком в потном кулаке… Жених в уме повторяет речь про живущих с ним родственников и готовится к главному: подтягивает брючину, чтобы вот-вот брякнуться к Наденькиным ножкам с предложением руки и сердца. А тут как раз опять мы. Звоним.
– Фима? Фимка! Ужас, Фимка! Он ни черта не жрет, Фима. Что делать?!
И Фима – это ж наш Фима, – извиняясь перед Наденькой, подробно, в деталях объясняет, что птица-мать перетирает пищу в зобу и птенцу ее срыгивает.
– Сры-ги-ва-ет! – вопит Фимочка в телефон под удивленными взглядами Нади и путающихся в приборах за соседними столиками земляков. – Поэтому надо пищу тщательно-тщательно… разжевать и потом дать птенцу, например, пипеткой.
– А какую? Какую пищу? И кто должен разжевать? – кричим мы Фиме туда, в Турцию, в элитный ресторан, в знаменательный для него вечер.
Фимка понимает по лицу невесты, что его выверенный план может провалиться. Но остановиться не может.
И, стараясь перекричать томное, элегантное «Нуэво танго» Пьяццоллы, звучащее с эстрады, диктует в трубку:
– Купите опарышей! («Уи-и-и-и-да-там-да-тр-р-р-р-рам-та-а-ам!» – играет оркестр.) О-па-ры-шей! Где-где! В зоомагазине! – орет Фима. – И выведите из них свежих мух! («Тр-р-р-рэ-э-э-э-да-рарам-тара-дам-м-м!» – оркестр.) И давайте сразу! Вылупилась муха – дали, опять вылупилась – опять дали, чтоб мухи были молодые, свежие и не потеряли своей питательной ценности!
Наши за столами внимательно прислушиваются, прекращают есть, отодвигают тарелки и зовут официантов. Наденькино милое лицо искажает гримаса дурноты, и она начинает давиться салатом. Фима продолжает кричать, что очень сожалеет, что не может сам присутствовать при сеансе кормления, и настаивает, что птенец маленький и жевать мух нужно обязательно! («Ти-ри-рим-тададам, та-а-а-а-а-а-а-дам-м-м!»)
Мы, вся наша семья, поняли, что ключевое слово «жевать», и дружно посмотрели на нашего папу.
Папа сказал:
– Нет.
Мы сказали:
– Да-да!
Коты и варан Юрик поддержали нашего папу, мол, чего заморачиваться с этой курицей, лучше давайте его сюда, уже и стол накрыт.
А Доходяга сидел в своей клетке нахохленный, голодный, остервенело бил крылышками, смотрел на меня и продолжал орать примерно следующее: «Что смотришь, женщина! Неси поесть! Что-нибудь неси – не видишь, мужчина голодный. Смотрит она…» – примерно такое орал птенец, гордый, самолюбивый, хоть и неказистый на вид.
– Жевать!!! – еще раз приказал Фимка по телефону и выключился.
Что там у них с Надей произошло, мы не знаем, но через пять минут Фимка не выдержал и позвонил сам.
Мы ему сообщили, что папа мух жевать не хочет и у Доходяги глаза уже стали подергиваться пленкой.
Чувствовалось, что Фимка в отчаянии заламывает руки и рвет на себе волосы:
– Ну зачем я вас послушал! Зачем поехал! – голосил он. – Ведь угробите же птенца, угробите…
– Фима, – строго сказала я, – ты поехал свататься! Мы тебя послали, Фима, и ты должен, как говорится, продержаться. Не волнуйся. Мы позвали Машку. Ну Машку, соседку нашу, она же на биофаке учится, что-нибудь придумаем, ты давай там, продолжай жениться.
Машка, конопатенькая хулиганка с побитыми коленками, приехала на велике, шмыгая носом, осмотрела Доходягу и велела быстренько сварить яйцо. Затем перетерла его прямо со скорлупой, добавила чуть-чуть детского питания, растертые листья одуванчика, капельку воды и стала кормить птицу с помощью маленького шприца. Доходяга стал есть. Мы выдохнули.
Фима позвонил нам утром перед самолетом. У Нади всю ночь была истерика, она не выходила из ванной, а утром собрала вещи и рвалась уехать в аэропорт одна. Фима догнал ее, но всю дорогу они сидели в самолете, отвернувшись друг от друга. С трапа она сошла бледно-зеленая и уже одна… Фима вышел из самолета последним.
Мы утешали его как могли, но почему-то виноватыми себя не чувствовали. Словом, Фима вернулся, и мы облегченно отдали ему ключи от усадьбы и всех подсобных помещений, где жили его питомцы.
А через несколько дней после возвращения Фимы птенец уже сам гонялся за мухами и паучками, переваливаясь и смешно выбрасывая перед собой заживающую ножку.
Как-то, соскучившись, мы забежали к Фиме в его дом-ковчег-лечебницу, проведать нашего Доходягу. В каждой комнате, как всегда, валялись по диванам и креслам коты. Несколько новых разнокалиберных собак болталось по дому и во дворе. Коты явно только что позавтракали и все умывали и умывали свои рожи.
Фимы нигде не было. Доходяги тоже.
Мы уж было заподозрили, не случилось ли чего, но куда! – не таков наш Фима. Откуда-то сверху, с внешней стороны дома, с чердака стал спускаться хозяин, отряхивая руки и оттирая ветошью ладони.
– Вот… – застенчиво скосив глаза, признался Фимочка, – гнездо для птенчика… это… ну…
– Свил, – подсказала я.
– Да, – заулыбался Фима. – Он уже выздоравливает. Шинку с лапки сняли, – и жизнерадостно добавил: – Будем ставить на крыло…
– Фи-и-имк! – из сарайчика раздался женский голос. – Ну сколько ждать тебя?
– Ой, – Фима подхватил парочку толстопузых щенков. – Мы прививки делаем, – объяснил он.
– «Мы»?! – удивились мы.
Ну короче, они через месяц с Машкой таки поженились. И теперь, спустя два года, у них пять котов, четыре собаки, три попугая, варан, полоз, белка, воробей Доходяга, лошадка-пони и два человеческих мальчика…
_________________
Тьма - это отсутствие света. Зло- отсутствие добра.
Улыбайся! Не доставляй беде удовольствия!
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
